О русском словаре.
(Читано в Обществе Любителей Российской Словесности,
в частном его заседании 25 февраля и в публичном 6 марта 1860 года.)
<...>
“Общесравнительной”, с ученым запросом, ничего не сделали для нашего языка; грамматика Востокова, а тем более Греча, сделали все, что на этом пути ум и дарованье могут сделать – и это огромная заслуга: они дошли донельзя и раскрыли всю наготу, всю несостоятельность положенных в основание начал; они прошли этот тяжкий путь до конца, стали лицом к тупику, который дотоле объезжали на кривых, и указали нам, что тут выхода нет.
Да, К. С. Аксаков прав: вся грамматика глаголов наших прищеплена к языку насильственно, и потому не стоит выеденного яйца. Лесина срезана, надколота, чужой сучек воткнут, не заботясь о том, однородны ли деревья, а потому в него и не пошло ни капли соку: он торчит торчком и, несмотря на вековой уход, не приживается.
Есть один общий образ для русского глагола, не наполняемый ни одним, но могущий пополняться, по частям, всеми. Всякий глагол способен принять все изменения, отвечающие разуму, смыслу, значенью его: сумейте употребить его, и вы, удачным примененьем в новом смысле, мигом создали целый ряд новых для него переходов. Так называемые для него дело вовсе постороннее, случайное, переходчивое; они могут, хотя без всякой пользы, применяться только к каждому частному случаю. Окончание на ть и чь общее, коренное, прямое; ему отвечают, в западных языках, глаголы переходящие или действительные, и непереходящие или средние: окончание на ся, т. е. привеска сокращенного себя, образует возвратный или обратный глагол, не прямой, который может быть отнесен, если смысл речи позволяет, и ко всем прочим залогам. За сим очевидно, что распределение глаголов на в таком он, на сей раз, и будет числиться.