“РУССКИЙ ИНВАЛИД”
(1860, № 207 (27 сентября), стр. 781.)
<...>
На сколько мы благодарны Москве за издание “Сочинений Белинского”, на столько удивлены полученною оттуда книгою: Опыт русской грамматики Константина Аксакова (часть первая, выпуск первый), о которой уже упоминал московский корреспондент нашей газеты. Мы имели терпение прочитать ее от доски до доски, и право затрудняемся дать нашим читателям хотя приблизительное понятие об этом странном явлении в нашей литературе. С чего начать? Начнем хоть с манеры автора выражаться. Опыт русской грамматики открывается следующим образом: “Исполнен чудес мир Божий, но все объемлет собою одно великое чудо жизни. Жизнь блистает на всех ступенях мира, играя в бесчисленных явлениях. С нею имеет дело наука, стараясь познать законы бытия, познать Бога, на сколько дано человеческому разуму это познание. Природа полна разнообразия; вся она проникнута разноличною жизнию, разбегающеюся в неуловимых оттенках и в бесчисленных видах. Среди бесконечной, в явлениях, природы, раздалось слово, возвестившее присутствие человека и вместе сознания на земле. Природа со всею своею разновидною жизнию была названа по имени и повторилась в сознании и новом создании, в устах человека. В мире явилось новое чудо – слово, как бы собравшее и отразившее мир”.
Вглядевшись попристальнее в этот набор мнимо-философских слов, и разложив искусственное построение фраз, не трудно убедиться, что автор не сказал ничего нового; но, желая быть оригинальным в мыслях и выражениях, поднялся на ходули отвлеченности: ему хотелось сразу показать читателям, что дело идет о грамматике, написанное в философском духе.
Действительно таким языком написана вся книга, и кто хоть сколько-нибудь знаком с воззрениями некоторых новейших германских мыслителей на грамматику, тот сейчас почувствует, откуда навеян Опыт русской грамматики г. Константина Аксакова. Между тем, никак нельзя сказать, чтобы автор не был знаком с предметом, о котором взялся судит: напротив, предмет знаком ему коротко; видно, что он много читал, сравнивал, наблюдал, занимался исследованиями, подметил иное, ускользнувшее от внимания других, высказал местами несколько дельных замечаний. Отчего же, прочитав книгу, чувствуешь в голове хаос, не удерживаешь ни одной мысли, ни одного наблюдения? От безделицы: от отсутствия простоты во взгляде на предмет и в его изложении. Пусть автор пускается в парадоксальности, пусть, вооружаясь телескопом германской философии, он думает видеть в элементах русского языка то, чего в них нет и не было; по крайней мере выражайся так, чтобы тебя не только понимали, но и не могли не понять. Ведь слова не составляют еще дела; иногда с ними не соединяется даже никакой мысли – тем более слова, чуждые, дикие русскому слуху, слова, носящие на себе след насильственного происхождения, слова, напоминающие собою искусственную работу немецких философов. Справедливо сказал недавно один из уважаемых нами отечественных мыслителей-педагогов, что “нигде темный, варварский, педантический язык не вошел между учеными в столь общее употребление, как в Германии: субъект, объект, феноменология, конкрет, конкретная литература, мое я, твое ты, абсолют, абстракт и другие бесчисленные словесные арабески пользуются у немцев уважением” . Если бы г. Константин Аксаков изложил свою грамматику просто, без всяких вычур и затей, то, при всей парадоксальности мнений, она могла бы иметь некоторое значение. В настоящем же виде, она останется бесплодным усилием втиснуть законы русского языка в условные формы немецкой философии, желанием автора прослыть ученым, филологом – и только!
Тем, которые пожелали бы ближе ознакомиться со странностями и заблуждениями этой грамматики, можно рекомендовать брошюру под заглавием: “Замечания на книгу: "Опыт русской грамматики Константина Аксакова"”. Бывший учитель то возбуждают улыбку, то заставляют пожалеть об уклонениях с прямого пути людей, которые, взявшись за дело , могли бы быть полезны обществу.