<...>
... Немногим избранным умам удается разрешать вполне спорные вопросы, исправлять ошибки или недосмотры предшественников и наводить современников на путь истины. Похвальное усилие разъяснить какую-либо часть науки, но только без отважных притязаний на ниспровержение всего прежде совершенного.
Последнего условия не имел, кажется, в виду автор рассуждения “О Русских глаголах”. Повторив истину, сто раз высказанную, что “о Русских глаголах было писано много, но вопрос доселе кажется остается не решенным, доселе понимание еще не уравнялось с предметом (?)”, г. Константин Аксаков недоволен тем, что сделали его предшественники по этому важному вопросу, и, разумеется, хочет внести и свою долю в многочисленные попытки установить теорию наших глаголов. Намерение благое, в том нет спора; но к чему резкий тон, смелость в приговорах, желание быть оригинальным? Согласны, что вопрос о Русских глаголах еще не решен окончательно; но как можно утверждать, чтобы “глаголы нашего языка оставались во всей своей непокорной самостоятельности (?), не поддающейся теоретическим объяснениям”! Не значит ли это другими словами, что филологи, трудившиеся над решением вопроса, до сих пор не подвинули дела ни на шаг? Мы думаем, напротив, что труды наших грамматиков подвинули вопрос о глаголах на столько, что будущим исследователям остается сделать меньше в сравнении с тем, что доныне сделано, если только когда-нибудь окажется возможность составления безусловно непогрешительной теории Русских глаголов. Чем же надеется г. Константин Аксаков рассечь Гордиев узел? Он начинает с приговора, что в Русском языке ни одна глагольная форма не означает времени (стр. 11), или, еще решительнее, что в нашем глаголе нет ни настоящего, ни прошедшего, ни будущего времени, нет вовсе времен (стр. 15). В немногих словах трудно передать смысл тех доводов, которыми автор старается доказать парадоксальность своего мнения; вся речь его клонится к тому, чтобы убедить читателя в несуществовании времен, вместо которых у нас есть будто бы только формы глагола, выражающие не время, но качества действия (двигать, двигнуть, двигивать). Проще сказать: ученый автор рассуждения “О Русских глаголах”, не допуская времен, допускает лишь виды глагола, хотя и не хочет принимать слова вид, предпочитая ему слово степень, употребляемое Павским. Не в названии дело. Спрашиваем всех и каждого: какую пользу принесет науке подобная утонченность, и не удовлетворительнее ли объяснили вопрос предшественники г. Константина Аксакова? В грамматике Греча для военно-учебных заведений (изд. 1851 г.), на странице 119, сказано: “При означении времен можем мы еще выразить, кончено ли действие, выражаемое глаголом (я написал), или не кончено (я писал), разом ли оно кончено (я столкнуля столкал); в то ли самое время действие совершается, в которое говорят о нем (я плыву), или выражается только способность, возможность совершения действия (я плаваю). Изменения глаголов, которыми означаются разные обстоятельства действия, называются видами”. То же самое говорит и г. Стоюнин: “В большей части Индоевропейских языков весьма развились глагольные времена: там, при одном настоящем, встречается несколько прошедших и будущих времен. Возможность такого развития заключается в самом свойстве прошедшего и будущего, которым принадлежит бесчисленное множество мгновений; следственно одно и то же действие в них может выражаться весьма различно: оно может быть или предшествующим или современным другому действию, близким или отдаленным. Русский язык, в этом случае, удалился от родственных языков; у него есть средства выражать три главные времени – настоящее, прошедшее и будущее, но он не развил их для выражения различных обстоятельств действия. Вместо этого, в нем развился другой способ различать действие, которое может или выказаться только один раз, или повторяться несколько раз. Такое проявление действия мы называем действием по кратам, принимая слово крат в смысле раз, а кратные степени глагола называем глагольными видами. Способ выражать действие по кратам развит только в языках Славянских; в других Европейских языках он едва проявляется, и не может составить в грамматике особенного отдела. Этого отдела недоставало и в первых Русских грамматиках, которые составлялись по образцу Латинской” (стр. 47-48).
Большей ясности, кажется, и требовать нельзя. Если глагол означает действие, то с понятием действия становится неразлучным и понятие о времени, потому что невозможно себе вообразить действия без времени и времени без действия. Между тем все рассуждение “О Русских глаголах” посвящено исключительно доказательствам, что в них нет времен, а есть , выражающие различные определения самого действия; словом, г. Константин Аксаков пишет не о Русских глаголах, как можно было бы судить по заглавию его сочинения, а о глагольных видах, неопределенном, однократном и многократном. Мы, однако, не нашли в его рассуждении ничего такого, о чем не было бы давно говорено его предшественниками; не заметили ничего, что способствовало бы установлению теории Русских глаголов вообще, хотя и вправе были ожидать проложения новых путей, потому что, по словам автора, все наши грамматики проходили лишь “близко мимо истины, и все ошибались” (стр. 6 и 7). Нового в рассуждении “О Русских глаголах” то, что оно написано самым искусственным, так называемым философским языком, сколком с запутанного языка Немецких ученых, и что самые ясные истины затемнены следующим, например, способом изложения: “Действие определенное, перешедшее в мир явлений, в мир преходящего, предстает как живой, конкретный (!!?) момент, который во времени может быть схвачен только как наступающий. Длиться момент не может: настоящее время здесь несообразность; время же прошедшее не есть действие. Наступающий момент, относительно времени, соответствует будущему, как грядущему. (А какая разница между "будущим" и "грядущим"?) Действие определенное, как момент, есть самое живое конкретное проявление, до которого действие достигает, но которое зато является только как наступающее мгновение, и длится только как мгновение. Этот новый вид действия, на пути его осуществления, есть действие определенное, однократное” (стр. 25-26). Стоило ли взбираться на подмостки живого конкретного проявления, чтобы объяснить самую простую истину?
ученый автор избрал целию своего рассуждения именно тот самый предмет (виды глагола), который впервые старался разъяснить Н. И. Греч за сорок четыре года, в “Опыте спряжения Русских глаголов”, и к значительному растолкованию которого он много способствовал своими последующими филологическими трудами, давно всеми признанными. Г. Стоюнин был, в этом случае, справедливее: он сказал о заслугах Греча в своем “Высшем курсе Русской Грамматики” (стр. 49). Если бы г. Константин Аксаков и не соглашался с мнениями Н. И. Греча о Русских глаголах, то был бы обязан сказать, по крайней мере, что этому филологу принадлежит важная заслуга в исследованиях о Русских глаголах. Значения Греча в истории отечественной грамматики г. Константин Аксаков не умалит; но выиграет ли что-нибудь его собственное рассуждение “О Русских глаголах” в глазах беспристрастных судей неотданием справедливости справедливому? В замен трудов Греча, автор причисляет к “замечательным” сочинениям по этой части рассуждение господина Шафранова “О видах Русских глаголов, в синтаксическом отношении”, хотя нисколько не соглашается с его мнениями. Не зная рассуждения г. Шафранова, ничего не можем сказать о достоинстве его труда.
всякому ученому труду. Ученый как будто боится уронить свое достоинство простотою и естественностью речи. Не будь подобного недостатка в рассуждении “О Русских глаголах”, оно могло бы назваться не бесполезным: видно, что автор знаком с предметом и занимается им. Зачем же проходит он близко мимо истины
Я. Турунов.